— Ки, а где Мэтти?

— Дома, она не смогла пйийти.

— А как ты попала сюда?

— Поднялась по лестнице. Там очень много ступенек. Тебе следовало подоздать меня. Ты мог бы понести меня, как и йаньше. Я хотела послусать музику.

— Я тоже. Ты знаешь, кто это, Кира?

— Да, мама Кито. Потойопись, копуса. Я направился к сцене, думая, что нам придется стоять в последнем ряду, но толпа раздавалась перед нами, пропуская меня с Кирой (очаровательной маленькой гибсоновской девочкой [118] , в белом в красную полоску платье и шляпке с синей лентой) на руках, к самой сцене. Одной ручонкой она обнимала меня за шею, и зрители расступались перед нами как Красное море перед Моисеем.

Они не поворачивались, чтобы посмотреть на нас. Хлопали в ладоши, топали ногами, кричали, увлеченные музыкой. В сторону они отступали независимо от их желания, словно под действием магнитного поля, в котором зрители и мы с Кирой являли собой одинаковые полюса магнита. Некоторые женщины краснели, но песня им определенно нравилась, одна смеялась так, что слезы градом катились по щекам.

Выглядела она года на двадцать два — двадцать три. Кира указала на нее пухлым пальчиком и буднично так заметила:

— Ты знаешь начальницу Мэтти в библиотеке? Это ее нанни.

Бабушка Линди Бриггс, цветущая, как роза, подумал я. Боже мой!

«Ред-топы» стояли на сцене под гирляндами из белой, красной и синей бумаги, словно бродячие во времени музыканты. Я узнал их всех. Точно такими запечатлела их фотография в книге Эдуарда Остина. Мужчины в белых рубашках, черных жилетках, черных брюках. Сынок Тидуэлл стоял в глубине сцены, в дерби, как и на фото. А вот Сара…

— Потему на этой зенсине платье Мэтти? — спросила Кира, и ее начала бить дрожь.

— Не знаю, милая. Не могу сказать. — Но я не мог и спорить: в этом белом без рукавов платье Мэтти приходила на нашу последнюю встречу в городском парке.

Оркестр взял короткий перерыв, но музыка не смолкла. Реджинальд Сынок Тидуэлл, перебирая пальцами струны гитары, подошел к Саре. Они наклонились друг к другу, она — смеющаяся, он — серьезный. Встретились взглядами, пытаясь переиграть друг друга. Зрители хлопали и визжали от восторга, остальные «Ред-топы» смеялись. Я понял, что не ошибся: передо мной стояли брат и сестра. Не заметить фамильного сходства мог только слепой. Но смотрел я, главным образом, не на лица, а на бедра и зад Сары, обтянутые белым платьем. Кира и я были одеты по моде начала столетия, но Сара явно опередила свое время. Ни тебе панталон, ни нижних юбок, ни хлопчатобумажных чулок.

Никто словно и не замечал, что платье у нее выше колен: по тогдашним меркам с тем же успехом она могла выйти на сцену голой. А такого нижнего белья, бюстгальтера с лайкрой и нейлоновых трусиков, в те времена и в помине не было. И если бы я положил руки ей на талию, то почувствовал бы, как скользит материя по голой коже. Коричневой — не белой. Что ты хочешь, сладенький?

Сара отпрянула от Сынка, бедра и зад волнующе ходили под белым платьем. Сынок вернулся на прежнее место и оркестр заиграл вновь. А Сара спела очередной куплет «Рыбацкого блюза». Спела, не отрывая от меня глаз:

Толпа радостно взревела. А Кира у меня на руках дрожала все сильнее.

— Я боюсь, Майк, — призналась она. — Не ньявится мне эта зенсина. Она меня пугает. Она укьяла платье Мэтти. Я хотю домой.

И Сара словно услышала ее сквозь шум толпы и грохот музыки. Она запрокинула голову, губы ее широко растянулись, и она рассмеялась, уставившись в бездонное небо. Я увидел ее зубы. Большие и желтые. Зубы голодного зверя. И решил, что согласен с Кирой: она пугала.

— Хорошо, цыпленок, — прошептал я на ухо Кире. — Мы уже уходим.

Но прежде чем я успел шевельнуться, воля этой женщины (как сказать по-другому — не знаю) арканом ухватила меня и удержала на месте. Теперь я понял, кто стремглав промчался мимо меня на кухне, чтобы смести с передней панели холодильника слово CARLADEAN: я почувствовал тот же леденящий холод. Точно так же можно установить личность человека по звуку его шагов.

Оркестр заиграл новую мелодию, а Сара запела. Письменной записи этой песни не сохранилось, во всяком случае мне на глаза она не попадалась:

Толпа ревела, словно не слышала ничего более забавного, но Кира расплакалась. Сара, увидев это, выпятила грудь, а буфера у нее были поувесистее, чем у Мэтти, и она затрясла ими, смеясь своим фирменным смехом. Странные в этот момент она вызывала чувства. Вроде бы жалость, но не сострадание. Казалось, у нее вырвали сердце, а грусть осталась еще одним призраком, воспоминанием о любви на костях ненависти.

И как щерились ее смеющиеся зубы!

Сара подняла руки и на этот раз завибрировало все ее тело, словно она читала мои мысли и смеялась над ними. Как желе на тарелке, если использовать строку из другой песни, относящейся к тому же времени. Ее тень ходуном ходила по заднику, и, взглянув на него, я понял, что нашел то самое существо, которое преследовало меня в моих мэндерлийских снах. То была Сара. Именно Сара выскакивала из дома и набрасывалась на меня.

Нет, Майк. Ты близок к разгадке, но еще не нашел ее.

Нашел или не нашел, я решил, что с меня хватит. Я повернулся и положил руку на головку Ки, пригибая ее личиком к моей груди. Она уже обеими ручонками крепко схватилась за мою шею.

Я думал, мне придется проталкиваться сквозь толпу: они легко пропустили нас сюда, но могли забыть о дружелюбии, стоило нам тронуться в обратный путь. Не связывайтесь со мной, думал я. Вам это ни к чему.

Зрители пришли к тому же выводу. На сцене оркестр заиграл другую мелодию, и Сара без паузы перешла от «Рыбацкого блюза» к «Кошке и собаке». Зрители так же освобождали нам дорогу, не удостаивая меня и мою маленькую девочку даже взгляда. Один молодой человек широко раскрыл рот (в двадцать лет у него уже недоставало половины зубов) и заорал: «УРА-А-А-А»! Да это же Бадди Джеллисон, внезапно дошло до меня. Бадди Джеллисон, чудом помолодевший с шестидесяти восьми лет до двадцати. Потом я понял, что волосы у него не того цвета — светло-каштановые, а не черные (даже в шестьдесят восемь у Бадди не было ни единого седого волоса). Я видел перед собой деда Бадди, а может, и прадеда. Но мне было не до этого. Я лишь хотел выбраться отсюда.

— Извините, — сказал я, проталкиваясь мимо.

— Городского пьяницы у нас нет, сукин ты сын, — процедил он, не взглянув на меня, продолжая хлопать в ладоши в такт музыке. — Мы по очереди выполняем его обязанности.

Все-таки это сон, подумал я. Это сон и вот тому доказательство.

Но мне не могли присниться запах табака в его дыхании, окружающие меня ароматы толпы, вес испуганного ребенка, сидящего на моей руке. И рубашка моя стала горячей и мокрой в том месте, где к ней прижималось лицо Киры. Девочка плакала.

— Эй, Ирландец! — позвала Сара с эстрады, и голос ее так напоминал голос Джо, что я чуть не вскрикнул. Она хотела, чтобы я обернулся, я чувствовал, как она пытается воздействовать на меня силой воли, но не поддался.