Из нее следовало, что Фред Дин вместе с четырьмя сотнями мужчин сражался с пожаром в восточной части Тэ-Эр, когда ветер неожиданно переменился и огонь пошел на северную часть озера, которая до этого считалась безопасной. В это время года многие местные жили там в летних домиках, собирали ягоды, ловили рыбу, охотились (об этом я знал и сам). Место это называлось Сияющей бухтой. Жена Фреда, Хильда, находилась там с трехлетними близнецами, Уильямом и Карлой, пока ее муж тушил лесной пожар. Компанию ей составляли жены и дети многих других добровольцев-пожарных.

С переменой ветра огонь быстро пошел на Сияющую бухту, как писала газета, «словно взрывная волна». Языки пламени легко перескочили через единственную защитную полосу, прорубленную в лесном массиве, и начали пожирать акр за акром. Мужчин, которые могли бы противостоять пожару, в Сияющей бухте не было, а женщины, конечно же, бороться с огнем не могли. Так же естественно, что они запаниковали, побросали в машины детей и пожитки и обратились в бегство. На узкой дороге один из старых автомобилей сломался. Огонь подступал все ближе, с апреля в западном Мэне не было дождей, так что пищи ему хватало, а на единственном пути к спасению образовалась пробка.

Добровольцы-пожарные успели прибыть на помощь, но, когда Фред Дин нашел свою жену (она среди прочих пыталась откатить заглохший «форд» в сторону), открылось ужасное: Билли крепко спал на полу у заднего сиденья, а вот Карлы в автомобиле не было. Перед отъездом из Сияющей бухты Хильда усадила близняшек на заднее сиденье. Как обычно, они сидели, взявшись за руки. Потом Билл задремал и сполз на пол. Хильда в это время укладывала вещи в багажник. Карла, должно быть, вспомнила про оставленную игрушку и вернулась в домик. А в это время ее мать села за руль и, не проверив, на месте ли дети, тронула старый «Де Сото» [139] с места. Карла или осталась в домике в Сияющей бухте, или шла по дороге, догоняя уехавшие автомобили. В любом случае ей грозила смерть в огне.

На узкой дороге не было никакой возможности развернуть автомобиль и поехать назад. Поэтому Фред Дин, отчаянный смельчак, побежал навстречу ярко-оранжевым языкам пламени и черному дыму. А пожар раскрыл огненные объятия, чтобы встретить его.

Я читал все это, стоя на коленях на дощатом настиле, и внезапно запах копоти и дыма усилился. Я закашлялся, а потом кашель заглушил металлический вкус озерной воды во рту и в горле. Вновь, на этот раз стоя на коленях под студией моей жены, я почувствовал, что тону. Вновь я наклонился вперед, но выблевал лишь жалкий комочек слюны.

Я повернулся и увидел озеро. Гагары кричали в мареве, направляясь ко мне, молотя крыльями по воде. Синеву неба затянула дымка. Пахло углем и порохом. С неба начал падать пепел. Восточный берег озера Темный След горел. Время от времени оттуда доносились громкие хлопки: взрывались деревья с дуплом. Взрывались, словно глубинные бомбы.

Я смотрел вниз, желая избавиться от этого видения, понимая, что через секунду-другую оно превратится в реальность, как это уже случалось с путешествием на Фрайбургскую ярмарку. Но вместо черных с золотистыми ободками глаз пластмассовой совы я увидел перед собой ярко-синие глаза маленькой девочки. Она сидела за столиком для пикника, вытянув перед собой пухлые ручонки, и плакала. Я видел ее так же ясно, как по утрам, когда брился, видел в зеркале отражение собственной физиономии.

Она не старше Киры, только толстушка, и волосы у нее темные, а не светлые. Такие, как были у ее брата, пока он не начал седеть в то невероятное лето 1998 года — года, до которого ей не дожить, если, конечно, кто-нибудь не придет ей на помощь. Она в белом шелковом платьице и красных гольфах, и она тянется ручонками ко мне, крича: «Папочка, папочка!» Я смотрю на нее, а потом что-то горячее проносится сквозь меня, и я понимаю, что тут призрак — я, а горячая волна — Фред Дин, бегущий к дочери. «Папочка!» — обращается она к нему — не ко мне. «Папочка!» — и обнимает его, не обращая внимания на то, что сажа марает ее белое платье.

Фред целует ее, а дождь из пепла усиливается. Гагары поднимаются в воздух, оглашая озеро печальными криками.

«Папочка, огонь приближается», — кричит Карла, когда он усаживает ее себе на руку.

«Я знаю, но бояться нечего, — говорит он. — Все у нас будет хорошо, сливка ты моя, ничего не бойся».

Огонь не приближается, он уже здесь. Восточная часть Сияющей бухты в языках пламени, и теперь они пожирают маленькие домики, в которых мужчины так любили расслабиться, вернувшись с охоты или рыбалки. Горит развешанное на веревках белье, выстиранное только утром. На землю летит дождь горящих листьев. Раскаленная капелька сосновой смолы попадает на шею Карлы, и девочка кричит от боли. Фред сшибает смолу и несет дочь к воде.

«Не делай этого! — кричу я. Я знаю, что не в моих силах что-либо изменить, но все равно пытаюсь. — Борись! Ради Бога, борись!»

«Папочка, кто этот мужчина?» — спрашивает Карла и указывает на меня в тот самый момент, когда вспыхивает домик Динов.

Фред смотрит в ту сторону, куда указывает ее пальчик, и на его лице отражается чувство вины. Он знает, что творит, и в этом весь ужас. В глубине души он знает, что он делает здесь, в Сияющей бухте, у которой заканчивается Улица. Он знает и боится, что кто-то станет свидетелем его деяний. Но он никого не видит.

Или видит? Его глаза на мгновение широко раскрываются, будто он заметил что-то подозрительное.

Возможно, воздушный вихрь. Или он чувствует мое присутствие? Возможно ли такое? Чувствует холодное дуновение в этой адской жаре? Как еще можно почувствовать руки, пытающиеся удержать его, если принадлежат они бестелесному существу? Потом он отворачивается и входит в воду рядом с маленьким причалом.

«Фред! — кричу я. — Ради Бога, посмотри на дочь! Неужели ты думаешь, что твоя жена специально одела ее в белое шелковое платье? Разве так одевают детей перед тяжелой дорогой?»

«Папочка, почему мы идем в воду?» — спрашивает она.

«Чтобы подальше уйти от огня, сливка».

«Папочка, я не умею плавать!»

«Плыть тебе не придется», — отвечает он, и от этих слов по моему телу пробегает дрожь! Потому что говорит он правду: плыть ей не придется, ни сейчас, ни потом. По крайней мере Фреду повезло больше, чем Нормалу Остеру: ему не пришлось топить своего ребенка под струей ледяной воды.

Подол белого платья Карлы всплывает на поверхность, словно водяная лилия. Красные гольфы мерцают сквозь толщу воды. Она крепко обнимает отца за шею, и теперь они уже среди гагар. Гагары бьют по воде мощными крыльями, взбивая пену, поднимая фонтаны брызг, и с интересом смотрят на мужчину и девочку. Воздух полон дыма, неба уже не видно. Я бреду за Фредом, ощущая прохладу воды, но мое тело не рассекает ее толщу. Восточный и северный берега озера в огне — и Фред Дин уходит все дальше от огненного полумесяца, с дочерью на руках, словно собираясь провести обряд крещения. И он по-прежнему убеждает себя, что старается ее спасти, только спасти, точно так же, как до конца своих дней Хильда будет убеждать себя, что девочка случайно забежала в домик за оставленной игрушкой, что она не бросила свою дочь, обрядив ее в белое шелковое платье и красные гольфы. Не бросила с тем, чтобы Карлу нашел ее отец, в свое время совершивший что-то ужасное. Это — прошлое, это — страна Былого, и здесь грехи отцов падают на детей, иной раз даже в седьмом поколении, которого еще нет и в помине.

Он все глубже заходит в воду, и Карла начинает кричать. Ее крики вливаются в хор гагар, но Фред останавливает их, целуя дочь в перекошенный ротик. «Я тебя люблю. Папочка любит свою сливку», — говорит он, а потом опускает ее в воду. Как при крещении, только на берегу не стоит хор. Никто не поет «Аллилуйя», а Фред не позволяет девочке вынырнуть на поверхность. Она отчаянно сопротивляется, одетая в белое платье мученицы, и он больше не может смотреть на нее: он переводит взгляд на западный берег озера, еще не охваченный пожаром (огонь туда так и не добрался), на еще синеющее над западным берегом небо. Пепел черным дождем сыплется с неба, слезы текут по его щекам. Карла все вырывается из его рук, которые держат ее под водой, а он уже говорит себе: «То был несчастный случай, трагический несчастный случай. Я понес ее в воду, потому что другого безопасного места просто не было, а она перепугалась, начала вырываться, сумела-таки выскользнуть из моих рук и…»